китай: от буржуазной революции к революции пролетарской

Огромная роль, которую предстоит сыграть Китаю в 21 веке, не подлежит сомнениям.

Но в чем будет заключаться эта роль?

В том ли, что Китаю предстоит показать миру пример “социализма”, основанного на частной собственности и эксплуатации пролетариата, “социализма”, где бесправие и нищета низов является источником наживы и процветания верхов, “социализма”, строимого и руководимого Капиталистической Партией Китая?

Или в том, что Китай, в результате бурного и бесконфликтного экономического роста сможет стать второй империалистической сверхдержавой и бросить вызов США?

Или же в том, что в Китае зреют неслыханные перемены и невиданные мятежи, что бурное экономическое развитие – развитие капитализма в Китае – далекое от того, чтобы быть бесконфликтным, добавляет к старым социальным противоречиям новые и создает все более острые классовые конфликты – и что в силу этого мировая пролетарская коллективистская революция, ставшая возможной только теперь, в результате развития капитализма и его производительных сил, может начать свой марш с восстания китайских пролетариев?

Понять загадку китайского будущего невозможно без исследования истории Китая – реальной грубой истории борьбы классов, движимых своими материальными интересами. Такое исследование, как и исследование истории всех человеческих обществ, возможно лишь с помощью метода исторического материализма – метода, правильность которого, в свою очередь, доказывается его конкретным применением. Исторический материализм – не прокрустово ложе, на которое нужно натягивать историю людских обществ, но зонд, позволяющий проникнуть в глубинные структуры этих обществ. Он не заменит конкретных исследований, как и любой рабочий инструмент сам по себе не заменит использование данного инструмента, но какой же труд со времен наших предков – питекантропов возможен без инструментов?

Поскольку и мнимые сторонники, и реальные враги марксизма нагромоздили вокруг него груды лжи и нелепицы, то, прежде чем перейти к собственно истории Китая, следует напомнить несколько азбучных положений исторического материализма.

Одно из них заключается в том, что следует не судить о реальной, материальной, грубо – физической жизни, деятельности и борьбе людей по тем идеологическим формам, в которых они осознают свои жизнь, деятельность и борьбу, но, напротив, из их материальной, грубо – физической жизни и деятельности объяснять все идеологические формы. Исследователь не верит эпохам и классам (хотя обычно чужим эпохам и чужим классам!), как следователь не верит подозреваемым. Утверждения правителей Китая, а равным образом их конкурентов, о господстве в Китае “коммунизма”, могут быть принимаемы на веру ничуть не больше, чем утверждения этих конкурентов о господстве в их собственных странах “демократии”. За идеологическими ширмами нужно различать реальные классовые силы.

Идеологическими этикетками люди могут обманывать не только других, но и самих себя. Второе происходит даже гораздо чаще. И если современные правители Китая, приклеивая этикетку “социалистические” к рынку, конкуренции и акционерным обществам, могут верить в это ничуть не больше, чем “верил” в социализм Ельцин в 1989г., то герои и мученики ранней КПК искренне заблуждались, когда полагали, что борются за революцию “народную” или даже пролетарскую, тогда как на деле они боролись за революцию буржуазную. Молодой Маркс писал о восставших в 1834г. лионских ткачах, что они были солдатами социализма, хотя думали о себе только как о солдатах республики, иными словами, борясь за революцию пролетарскую, думали, что борются за революцию буржуазную. С китайским “коммунистическим” движением дело обстояло как раз наоборот, и мнимые солдаты социализма были лишь солдатами республики и демократии, борцами за буржуазную революцию – единственно возможную и необходимую в Китае первой половины 20 века.

Краснознаменные капиталистические режимы прошлого и краснознаменные капиталистические идеологи настоящего, понимавшие и понимающие под социализмом огосударствление и подачки господ рабам, придут в ужас от реального содержания коммунизма, как оно было открыто Марксом и Энгельсом:

“Если коммунизм хочет уничтожить как “заботу” бюргера, так и нужду пролетария, он ведь не сможет, само собой разумеется, сделать это, не уничтожив причину той или другой, т.е. не уничтожив “труд””. (19, с. 207). Слышите, поклонники лозунга “труд в СССР – дело чести, доблести и геройства”: нужду пролетария невозможно уничтожить, не уничтожив труд – и это для Маркса и Энгельса даже само собой разумеется!

И это у них не случайная оговорка:

“…коммунистическая революция выступает против прежнего характера деятельности, устраняет труд”. (19, с.70).

“Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить” (19, с. 70).

“…разделение труда делает возможным – более того – действительным – что духовная и материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают на долю различных индивидов; добиться того, чтобы они не вступали друг с другом в противоречие, возможно только путем устранения разделения труда” (19, сс. 30-31).

Когда же, при каких условия становится возможной коммунистическая (а не буржуазная) революция, революция, которая уничтожит и разделение труда, и сам труд?

Позиция Маркса и Энгельса на этот счет совершенно недвусмысленна:

“Это “отчуждение”, говоря понятным для философа языком, может быть уничтожено, конечно, только при наличии двух практических предпосылок. Чтобы стать “невыносимой силой”, т.е. силой, против которой совершают революцию, необходимо, чтобы это отчуждение превратило большинство человечества в совершенно “лишенных собственности” людей, противостоящих в то же время существующему миру богатства и образования, а оба эти условия предполагают огромный рост производительной силы, высокую степень ее развития [Слышите! Речь идет не о пролетаризации большинства населения какой – либо страны, но о пролетаризации большинства человечества! – М.И.]. С другой стороны, это развитие производительных сил… является абсолютно необходимой предпосылкой еще и потому, что без него имеет место всеобщее распределение бедности; а при крайней нужде должна была бы снова начаться борьба за необходимые предметы, и, значит, должна была бы воскреснуть вся вся старая мерзость. Это развитие является, далее, необходимой предпосылкой потому, что лишь с универсальным развитием производительных сил устанавливается универсальное общение людей, благодаря чему, с одной стороны, фактическое существование “лишенной собственности” массы обнаруживается одновременно у всех народов (всеобщая конкуренция) – каждый из этих народов становится зависимым от переворотов у других народов, - и, наконец, местно – ограниченные индивиды сменяются индивидами всемирно – историческими, эмпирически универсальными… Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное “сразу”, одновременно, что предполагает универсальное развитие производительной силы и связанного с этим мирового общения.” (19, сс. 33 – 34). Слышите, сторонники “социализма в одной стране” и “некапиталистического пути развития”! Коммунизм возможен лишь как произведенное сразу, одновременно действие господствующих народов!

Позицию Маркса и Энгельса можно суммировать следующим образом: коммунистическая революция, упраздняющая разделение труда и частную собственность (“это – тождественные выражения; в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом случае – по отношению к продукту деятельности” (19, с.31)), происходит лишь при “огромном росте производительной силы, высокой степени ее развития”, делающим возможным уничтожить как разделение труда, так и “бедность” и “крайнюю нужду”. Эта производительная сила может быть только всемирной, коммунистическая революция невозможна до тех пор, пока местно-ограниченные условия не сменились всемирно-историческими.

Поэтому подлинно коммунистическая революция была невозможна, пока капитализм к концу 20 века не создал автоматизированные и компьютеризированные производительные силы, позволяющие уничтожить разделение труда, и пока он не объединил под своей властью – тоже к концу 20 века – весь мир, не переработал по своему образу и подобию весь земной шар. Таков вывод, сделанный ГПРК в полном соответствии с марксизмом.

Объективная невозможность – до конца 20 века – подлинно коммунистической революции не могла быть преодолена ни благочестивыми пожеланиями, ни самоотверженными усилиями. Все происходившие до сих пор революции, не исключая и самую великую из них, Октябрьскую революцию, по своему объективному экономическому содержанию были буржуазными революциями – и не могли быть иными. Они не привели и не могли привести к победе социализма. Но, расчищая почву для бурного развития капитализма, они тем самым создавали условия для грядущей всемирной коммунистической революции.

Век социалистических революций не в прошлом, а в будущем. Маркс и Энгельс не остались навсегда в 19веке, но, напротив, слишком опередили его, и их время только приближается.

Лишь при таком подходе, основывающемся не на сентиментальном принятии на веру иллюзий каждой эпохи о себе самой, но на строгом научном анализе, можно понять как историю 20 века вообще, так и историю Китая в 20веке. Все становится по своим местам, и “великие люди”, герои и злодеи, предстают теми, кем они и являются – несчастными, хотя и необходимыми орудиями объективных социальных сил, борьба которых и именуется историческим процессом…

* * *

Целью данной работы является анализ буржуазной трансформации Китая, составляющей подлинный смысл китайской истории 20 века. Она не дает всестороннюю историю этого периода, и, подробно рассматривая одни темы, оставляет без внимания другие. Недоступность для автора источников по такой чрезвычайно интересной теме, как подлинный характер классовой борьбы в период “культурной революции” привела к тому, что этой теме было уделено лишь несколько фраз.

Работа состоит из двух частей. Первая из них в основном посвящена истории китайского революционного движения и революции 1925 – 1927гг., вторая – современному состоянию капитализма в Китае. Кульминация китайской буржуазной революции, ее якобинская диктатура – маоизм у власти, практически оставлена без внимания из-за недоступности литературы.

Из марксистских работ по данной теме следует выделить “Трагедию китайской революции” Г. Исаакса (ее прекрасный русский перевод см. на www.left-dis.nl/ ) и великолепную статью Интернациональной Коммунистической Партии “Китай – буржуазная революция завершена, пролетарскую революцию предстоит совершить” (см. “Что такое Интенациональная коммунистическая партия?”, вып. 2). Именно традиция Итальянской Коммунистической Левой, – лучшей, наиболее последовательной пролетарски – революционной, из организаций, причисляющих себя к которой, и является, пожалуй, ИКП “Le Proletaire” – дала правильный марксистский анализ китайской революции, анализ, с которым солидарен автор данной статьи.

Работа Г. Исаакса, написанная с неоспоримым блеском и мастерством, как и подобает троцкизму, объясняющему поражения революций 20 века вторичной причиной этих поражений – предательством социал – демократии и сталинизма, сводит причины неудачи революции 1925 – 1927гг. к неправильной политике сталинистского руководства Коминтена. Без внимания остается, следовательно, вопрос: Чего стоила партия – Коммунистическая Партия Китая – позволившая навязать себе такую политику? Чем была она на самом деле? И каков был уровень развития пролетариата в 1920-е годы, и реальный, а не мифологизированный характер китайского рабочего движения в это время?

Троцкий, исходя из ошибочной стратегии “перманентной революции” вместо революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, т.е. надеясь, что китайская буржуазная революция может перерасти в социалистическую, отстаивал – и в этом его неизгладимая заслуга – абсолютно правильную политику пролетариата в этой революции, политику классовой самостоятельности пролетариата и его разрыва с буржуазией (То, что неправильная теория может повести иногда к необходимому и прогрессивному революционному действию, а правильная теория – к пассивному созерцанию, доказывает ошибочность просветительства). Находясь в Москве, а не в Шанхае или Кантоне, он, естественным образом, видел главную угрозу для победы китайской революции в оппортунистической политике московской бюроратии, о которой он знал куда больше, чем о природе КПК – хотя все же не понимал, что уже в 1920-е гг. политика московкой бюрократии была не серией коммунистических ошибок, а политикой обыкновенного буржуазного – хотя еще революционного буржуазного – государства. Внутренние силы китайской революции меньше попадали в поле его зрения – и ответа на вышеприведенные вопросы о природе КПК и китайского рабочего движения в 1920-е годы мы у него не найдем.

Бесспорно, что предлагаемые в 1927г. Троцким, Зиновьевым и их товарищами меры, если бы их приняла КПК, которая смогла бы повести за собой по данному пути пролетариат и крестьянство и разгромить силы феодально-буржуазной реакции, эти меры привели бы пролетариат к захвату власти, после чего вся всемирная история сложилась бы по-иному. Но задача историка-марксиста в том, чтобы объяснить, почему почему ни одной из этих “бы” не могло быть. Если бы в Германии 1525г. существовала бы настоящая коммунистическая партия, то Великая крестьянская война могла бы стать началом всемирного коммунистического переворота. Беда только в том, что “настоящая коммунистическая партия” не могла существовать в Германии 1525г.!

Революционер, сражающийся в битвах настоящего, и революционный историк, для кого эти битвы стали давним прошлым, неизбежно видят вещи в разной перспективе, даже если они борются за дело одного класса. Революционно-пролетарский историк, разделяя с предшествовавшими ему борцами за освобождение своего класса их коммунистическую страсть, не должен разделять их иллюзий. “Хорош” был бы революционер-коммунист, который во Франции 1794 – 1796гг. не боролся бы всеми силами с наступающей буржуазной реакцией, говоря, что победа этой реакции все равно неизбежна. Но не лучше был бы и марксистский историк, который стал бы объяснять победу этой реакции коварством и интригами ее вождей.

Пролетариат – класс-мученик, как в прошлом, так и в настоящем. История пролетарской борьбы – это история поражений. Пролетарский историк, если хочет быть полезным своему классу, должен соединять солидарность с содержанием борьбы пролетариата на всех ее этапах, начиная с первой, за 500 лет до Парижской Коммуны, попыткой пролетарской диктатуры – кратковременной властью рабочих – чомпи (чесальщиков шерсти) во Флоренции в 1378г., и беспощадную критичность к ее прежним, устаревшим и потерпевшим поражение формам. Критичность означает не предвзятое отрицание, столь же вредное, как и предвзятое восхваление, но не знающий богов и кумиров, не жалеющий даже любимые предрассудки научный анализ. Как писал Маркс в “18 брюмера”:

“…пролетарские революции… постоянно критикуют сами себя, то и дело останавливаются в своем движении, то и дело возвращаются к тому, что кажется уже выполненным, чтобы еще раз начать это сызнова, с беспощадной основательностью высмеивают половинчатость, слабые стороны и негодность своих первых попыток, сваливают своего противника с ног как бы только для того, чтобы тот из земли впитал свежие силы и снова встал во весь рост против них еще более могущественным, чем прежде, все снова и снова отступают перед неопределенной громадностью своих собственных целей, пока не создастся положение, отрезывающее всякий путь к оступлению…”, положение, при котором неспособность пролетариата свергнуть капитализм привела бы к гибели рода людского.

Беспощадность пролетариата к прошлому опыту своей собственной борьбы подразумевает его еще большую беспощадность к попыткам других классов скрывать подлинное содержание их борьбы за коммунистическими и пролетарскими знаменами – будь эти классы откровенными врагами пролетариата или его временными союзниками. А поскольку большая часть того, что в 20 веке выдавало себя за “социализм” и “коммунизм”, являлось всего лишь движениями буржуазной модернизации, и поскольку ложь о тождестве осуществлявших эту буржуазную модернизацию государственно-капиталистических режимов с коммунизмом представляет собой одно из важнейших духовных орудий буржуазии, то разоблачение этой лжи и объяснение буржуазной природы мнимо коммунистических революций, партий и режимов является необходимой частью работы по подготовке всемирной пролетарской коллективистской революции.

Часть 1.

Пришлось бы писать не статью, а большую книгу, если бы мы попытались здесь разобраться, почему Китай, из всех обществ за пределами Западной Европы, пожалуй, ближе всех подошедший к порогу капитализма, так и не переступил самостоятельно этот порог, почему Китай, где впервые появились компас, порох и бумажные деньги, где существовали крупные казенные мануфактуры, Китай, чьи мореплаватели начала 15 века не уступали западноевропейским мореплавателям конца 15 века, почему Китай, тем не менее, не перешел самостоятельно к капиталистическому способу производства. Здесь придется ограничиться тем, что признать как исходный факт дальнейшего анализа: современный капитализм, базирующийся на машинном производстве, не возник в Китае самостоятельно, а должен был быть принят под натиском внешней конкуренции. Буржуазная трансформация Китая должна была быть догоняющей, вторичной трансформацией. Это – ключевой факт для понимания данной трансформации.

До промышленной революции в Западной Европе, до смены там мануфактуры крупным машинным производством, Китай не уступал ей по валовому национальному доходу. До 1820-х годов платежный баланс торговли с Западной Европой был благоприятен для Китая, и еще в конце 18в. китайский император мог третировать английских послов как нищих заморских варваров.

С промышленной революцией все изменилось. Китайское ремесло и мануфактура ничуть не уступали западноевропейским, но были беззащитны против машин. Китайские войска могли с успехом противостоять примитивным португальским пушкам в 16в., но не скорострельным английским пушкам в 19в. В опиумных войнах 1840-1842 и 1856-1860 годов европейские пушки пробили стены китайской изоляции, и в ставшее беззащитным пространство хлынули европейские товары и европейские колонизаторы. Китай не мог больше стоять в стороне от мирового капиталистического прогресса и должен был участвовать в нем – не по доброй воле, так по неволе, если не как субъект, то как объект, если не как хищник, то как жертва. Осуществить буржуазную модернизацию, создать и развить капиталистическую промышленность и капиталистическую общественную систему, превратить Китай из зависимой жертвы мирового капитализма в самостоятельного капиталистического хищника – на ближайшие полтораста лет стало задачей, которую разные классы китайского общества пытались решить – каждый в своих собственных интересах и собственными методами.

Сущность буржуазной трансформации состоит в переходе от общества, где преобладает основанное на ручном труде сельское хозяйство, дополняемое ремеслом, производитель владеет средствами производства и подвергается в основном внеэкономическому принуждению, большая часть производимого продукта идет на непосредственное потребление эксплуатируемых и эксплуататоров, а товарами становятся лишь излишки – к обществу, где господствует крупное машинное производство, производитель лишен средств производства и подвергается экономическому принуждению, товаризация стала всесторонней и всеохватывающей, а большая часть произведенного продукта предназначена не для потребления, а для производственного накопления. Все это в совокупности и составляет переход от первичной классовой формации (феодализма) ко вторичной классовой формации (капитализму). Говоря короче и схематичнее, экономика, где большая часть продукта производится в сельском хозяйстве, предполагает феодализм, экономика, где господствует машинное производство, подразумевает капитализм.

Крестьянство само по себе неспособно осуществить буржуазную революцию. Буржуазная революция может прийти в деревню только извне – из выделившегося из деревни в незапамятные времена города. Но пока буржуазная революция не пришла в деревню, не уничтожила там феодальные отошения и, в конце концов, не уничтожила старую деревню вообще, – до тех пор буржуазная трансформация общества далека от завершения. Аграрный вопрос – это центральный вопрос буржуазной революции, революции, которая призвана уничтожить как помещика, так и старого крестьянина, как отнять землю у феодалов (либо превратить их в сельских капиталистов – случаи Англии, Германии и т.п.), так и согнать с земли крестьян – быстро или медленно.

Т.к. аграрный вопрос – главный вопрос буржузной революции, мы должны взглянуть на его состояние в Китае. Тем более, что это поможет нам разобраться в сущности первичной классовой формации, чье обыкновенное название – “феодализм”, является не самым удачным, но мы будем использовать его за неимением лучшего.

К середине 19 века Китай давно не знал ни отсутствия частной собственности на землю (в 1831г. из 813 млн му (му = 0,061га) обрабатываемой земли в государственной собственности только 81 млн му (6, с.14), ни сословной замкнутости, столь же давно крестьянин страдал от эксплуатации торгово-ростовщическим капиталом – и все это ничуть не мешало общественным отношениям в Китае оставаться феодальными, а не капиталистическими! Это доказывает, что сущность феодализма состоит не в отсутствии частной собственности на землю, не в сословной замкнутости и не в личной зависимости крестьянина от феодала, а в его земельной зависимости, в эксплуатации крестьянина феодалом и феодальным государством посредством ренты – налога (см. работы В. П. Илюшечкина).

Китай, если оставить в стороне районы, где жили национальные меньшинства, делился на 2 основные части: Северный Китай, где питались в основом просом, и Южный Китай, где питались в основном рисом. В Северном Китае крестьянин в большинстве случаев был собственником земли, и главной формой его эксплуатации был налог в пользу государства. В Южном Китае крестьяне в массе своей были арендаторами, и эксплуатация их осуществлялась посредством арендной платы землевладельцам – шэньши (в дальнейшем мы будем в основном называть этот эксплуататорский класс его собственным китайским названием, т.к. с русскими помещиками у шэньши были существенные различия, которые мы вскоре и увидим). Более торговый и менее контролируемый центральным правительством Южный Китай был главным районом революционных событий вплоть до середины 1930-х гг., когда “Красная Армия” отступила из него на Северо-Запад Китая. Поэтому говорить мы будем в основном о Южном Китае.

Как уже было сказано, в Китае отсутствовала сословная замкнутость. Теоретически, любой крестьянин, успешно сдав государственный экзамен, мог стать чиновником и из эксплуатируемых перейти в эксплуататоры (чем не идеальное “равенство возможностей”!). Господствующий класс – шэньши представлял собой землевладельцев, ростовщиков, чиновников и интеллигентов в одном лице. Доход шэньши на 1/3 состоял из земельной ренты, на 1/3 – из платы за выполнение различных бюрократических функций и еще на 1/3 – из прибыли от торгово-ростовщических операций (20, с.8).

Во–1-х, шэньши были интеллигентам. Госэкзамен, который они должны были сдавать, имел своей темой какой-то вопрос из классической словесности, и для успеха в нем требовалось знание Конфуция и каллиграфии.

Во-2-х, шэньши были чиновниками. Любой, желающий занять должность, должен был сдать госэкзамен, хотя для сына шэньши это было во много раз легче, чем для сына даже зажиточного крестьянина.

В-3-х, эти знатоки изящной словесности были безжалостными ростовщиками. Как писал Г. Сафаров, “Носители потребляющего богатства [феодалы] не годились в купцы, но они могли быть безукоризненными ростовщиками” (26, с.93). Шли они все же и в купцы, хотя ростовщический капитал преобладал над купеческим (там же, с.95). Спекуляция хлебом в голодные годы издавна представляла благородное занятие китайского землевладельца.

Но прежде всего шэньши были землевладельцами. Они не вели собственного хозяйства – ни по феодальному, ни по капиталистическому, и сдавали землю в аренду, представляя собой чистейших паразитов. По подсчетам М. Бородина, они присваивали 2/3 крестьянского труда (18, с.84).

Ростовщичество, спекуляция и торговля были широко развиты в китайской деревне еще чуть ли не до нашей эры. Занятие этими благородными делами землевладельцев в качестве дополнения имело то, что ростовщик или торговец, скопив деньги, предпочитал купить землю и заняться изучением Конфуция – вкупе с выколачиванием арендной платы из крестьян. Землевладелец, купец, ростовщик были представлены в деревне одними и теми же лицами, которые кроме того, не надо забывать, были еще и чиновниками и располагали всей властью в деревне.

Не очень отличался от этого пробраза святой троицы или многоголового дракона и богатый крестьянин – “кулак”. Из-за отсутствия сословий его разница с шэньши состояла только в более низком образовательном уровне и собственноручном участии в крестьянском труде, чем брезговали даже небогатые шэньши. Как и шэньши, он занимался ростовщичеством и торговлей, и, как и шэньши, предпочитал не нанимать батраков, а сдавать землю в аренду. Уже его сын, сдав экзамен и приобретя культурный лоск, мог перейти в более высокую категорию.

Отсутствие личной зависимости и помещичьих латифундий, сравнительно широкое развитие товарных отношений, крепкие позиции торгово – ростовщического капитала могли создавать и создавали иллюзии, что в китайской деревне уже господствуют не феодальные, а капиталистические отношения. Во время революции 1925-1927гг. китайские “коммунисты” нередко оценивали помещиков как уже капиталистов и именно поэтому (революция, мол, буржуазная!) не требовали их экспроприации! (см. 4, сс. 173-174). Но не может быть ничего более далекого от истины!

Торгово-ростовщический капитал существует с самых ранних стадий феодализма. Далекий от того, чтобы быть носителем новых капиталистических отношений, он, как не уставал подчеркивать Маркс, является лишь дополнением и восполнением существующих феодальных отношений. Он не преобразует феодальное производство, но паразитирует на нем. Большая и самостоятельная роль торгового и ростовщического капитала – свидетельство не развитости товарных отношений, но неразвитости их, не изобилия денег, но их относительной скудости, признак не капитализма, но феодализма.

Тесное сращивание в одном лице землевладельца, ростовщика и торговца, близость кулака к этой троединой фигуре, заставляли крестьянскую революцию быть радикальной революцией, беспощадной расправой с вековечными паразитами, обдиравшими крестьян. Но буржуазная революция, даже выполненная самыми плебейскими методами, не превращается от этого в социалистическую революцию. Истребление шэньши, передел их земли, отмена арендной платы им позволили бы крестьянину на какое-то короткое время вздохнуть свободно, но означали даже не буржуазную трансформацию в собственном смысле слова, но лишь ее первую стадию, т.к. представляли собой сохранение крестьянского хозяйства, а не переход к крупному капиталистическому земледелию.

Отличительная особенность китайского сельского хозяйства состояла в изобилии рабочих рук при нехватке земли. Отсюда – преобладание мельчайших хозяйств, минифундий, трудоемкость производства, близкого по своему характеру к огородничеству, слабое использование домашнего скота, многие функции которого исполняли сами люди. Отсюда до крупного капиталистического земледелия и уж тем более до земледелия коммунистического лежала дистанция огромного размера. Эта, дистанция, как мы увидим во второй части статьи, не пройдена и до сих пор…

Именно крестьяне первыми сделали попытку своими методами и в своих интересах решить новые проблемы Китая. Эти методы могли быть только старыми методами крестьянской войны. Речь идет о китайской Пугачевщине – восстании тайпинов в 1850-1864гг.

Китай – классическая страна крестьянских войн. В его трехтысячелетней истории они привели к власти по крайней мере 2 династии (Хань в IIIв. до н.э. и Мин в XIV в. н.э.) и опрокинули еще больше (восстание “Желтых повязок” во II в.н.э. развалило централизованное государство династии Хань, но было подавлено провинциальными феодалами; восстания Хуан Чао в IX в. и Ли Цзычена в XVII в. свергли старую феодальную власть, но патриотические эксплуататоры обратились к кочевникам, которые и подавили восставших крестьян. Во втором случае, подавив восстание Ли Цзычена, кочевники-манчжуры, к огорчению китайских феодалов, отказались вернуться в родные степи и установили свою собственную династию Цин, правившую Китаем до 1911г.). Но, при всем их размахе и героизме, крестьянские войны не могли привести к победе нового, капиталистического способа производства, представляя собой лишь необходимый момент в кругообороте феодального способа производства.

Господство земледелия и натурального хозяйства с неизбежностью означает замкнутость и изолированность крестьянских общин. Эти общины неспособны сами, без посредства вождей и начальников, выполнять общие задачи, будь то оборона от внешних врагов или же ирригационные работы. Эти общие задачи с неизбежностью падают на особый руководящий слой, который начав как представитель общин, призванный обеспечивать их общие интересы, весьма быстро становится их подавителем и угнетателем в своих частных интересах. Таково происхождение класса феодалов.

Когда в погоне за своими частными интересами этот класс совсем зарывается и забывает об общих интересах, которые он некогда и был призван защищать, чаша терпения крестьян переполняется и они восстают. Но даже победоносная крестьянская война не может покончить с феодализмом. Феодализм – не результат злой воли кучки бандитов, захвативших страну (как думал некогда выдающийся буржуазный революционер 18в. Томас Пейн), но неизбежный способ производства при господстве земледелия, необходимая “надстройка” над аграрно – крестьянским базисом. Поэтому после победоносной крестьянской войны ее руководящий слой становится новыми феодалами, и история начинается по новому кругу. Примеры этого не столь уж редки в Азии, Европа же знала только одну победоносную, свергнувшую старых феодалов и давшую власть новым, крестьянскую войну – Великую крестьянскую войну на Украине в 1648-1678гг. (гуситские войны 1419-1437гг., из – за активного участия в них городского бюргерства и плебейства, следует считать не крестьянской войной, а раннебуржуазной революцией).

Вся схема истории китайского общества, как и других аграрных восточных обществ, состояла в цикле централизации – приватизации, описанном в свое время гениальным Ибн – Хальдуном, арабом 14 века, кто единственный до Маркса последовательно придерживался метода исторического материализма. Централизация, жесткая узда на феодалов, ограничение их аппетитов сопровождались экономическим подъемом, а приватизация и свобода частной инициативы этих феодалов в эксплуатации крестьянства вели к упадку и разрухе. Переход от приватизационной разрухи к новым централизации и подъему осуществлялся в результате победоносной крестьянской войны или нашествия кочевников.

К середине 19 века правящая династия Цин явно переживала осень, и, предоставленный самому себе, Китай, наверное, с победоносной тайпинской войной вступил бы в фазу очередной централизации и экономического роста в своем вековечном цикле. Но Китай не был больше предоставлен самому себе, и если восстания Хуан Чао и Ли Цзычена китайским феодалам помогли в свое время подавить варвары со стрелами на лошадях, то тайпинское восстание было подавлено с помощью варваров с пушками на кораблях.

Одержав ряд замечательных побед и завоевав немалую часть Китая, тайпинское государство стало стремительно перерождаться, Тайпинская верхушка превратилась в новых феодалов, распри среди которых привели к массовому внутреннему террору и взаимоистреблению. Это сильно ослабило тайпинское государство перед лицом внешней контрреволюции.

В последние несколько лет существования тайпинского государства его правительство возглавлял Хун Жэньгань, двоюродный брат верховного вождя движения Хун Сюцюаня. Хун Жэньгань, проживший несколько лет в Гонконге и знакомый с буржуазной цивилизацией из первых рук, выдвинул программу строительства железных дорог, открытия пароходных линий, создания банков и т.п. Это была замечательная в своем роде идея соединения крестьянской войны с программой буржуазной революции, и Хун Жэньгань был предшественником реализовавшего через 90 лет эту идею Мао Цзедуна.

Но превращение крестьянской войны в буржуазную революцию стало возможным лишь тогда, когда капиталистическая трансформация достигла такой степени, что руководящее ядро крестьянской войны обречено было стать не новыми феодалами, но классом государственной буржуазии. Такой уровень капиталистической трансформации был достигнут в эпоху Мао Цзедуна, но не Хун Жэньганя, и последний остался полузабытым предтечей.

После подавления тайпинов усиливаются позиции собственно китайских помещиков и буржуазии (правящая династия, как мы помним, была не китайской, а манчжурской). Эти высшие слои китайских феодалов в союзе с манчжурской династией делают шаги в сторону “революции сверху”, подобной реформам Петра I или “реставрации Мэйдзи” в Японии. Зарождается собственно китайский капитализм.

“ Первые относительно крупные предприятия создавались в Китае на государственные средства людьми, занимавшими видное положение в правящей иерархии феодального Китая и являвшимися одновременно крупными землевладельцами [например, Ли Хунчжаном, “сильным человеком” в императорском правительстве и крупнейшим феодалом – М.И.]…Числясь собственностью правительства, эти предприятия фактически находились под контролем создававших их крупных сановников…, которые, помимо создания предприятий на государственные средства приобщались и к частнопредпринимательской деятельности, вкладывая свои капиталы в отрасли промышленности, не охваченные государственным предпринимательством…

Зарождавшийся китайский капитализм был, таким образом, тесно связан с государственной властью и феодально-помещичьим землевладением…” (22, с.350), и эта связанность и переплетенность с государственной властью была и остается характерной чертой китайского капитализма.

Но попытки повторить в Китае реформы Петра I были обречены на поражение, т.к., не говоря о внутренних причинах, неравенство в уровне развития Китая и империалистических стран было намного большим, чем неравенство в уровнях развития России и Западной Европы за 200 лет до этого.

Разгром Китая в войне с Японией в 1894-1895гг. и последовавшая за этим истерическая экспансия в Китай империалистических держав, каждая из которых спешила урвать свою долю, застолбить за собой сферу влияния – все это явилось свидетельством провала реформаторских потуг верхов китайских феодалов.

Вслед за ними зашевелились средние феодалы. Разворачивается конституционно-монархическое движение. Если непросвещенный деспотизм не осуществил модернизацию Китая, не спас его от варваров, может быть, это сумеет сделать конституционная и просвещенная монархия?

В 1898г. император Гуансюй, имевший больше номинальную власть, т.к. реальную прочно удерживала его тетка Цыси, прислушался к реформаторам и допустил их в правительство. Следуют “100 дней реформ”, кончившихся печально – переворотом Цыси и реакционной клики. Гуансюй свергнут с престола (и затем убит), реформаторы либо казнены, либо спасаются бегством за границу. Вслед за верхами феодалов демонстрируют свою несостоятельность и их средние слои, китайских конституционных монархистов постигает столь же незавидная участь, что и русских – от верховников до Сперанского.

Итак, невозможны ни реформы сверху, ни реформа этого верха. Остается путь революции, путь вооруженного свержения Цинской династии. Этот путь уже несколько лет отстаивает доктор Сунь Ятсен и созданный им Союз Возрождения Китая.

Сунь Ятсен и руководимые им организации, последней из которых был Гоминьдан, сыграли огромную роль в истории Китая. Гоминьдановские вожди были непосредственными учениками Сунь Ятсена, вожди КПК и КНР, утверждая, что являются учениками Маркса, на деле тоже были учениками Сунь Ятсена, ибо выполнили задачу строительства капитализма, которую пытался решить Сунь Ятсен, а не задачу уничтожения капитализма, выдвинутую пролетариатом и теоретически сформулированную Марксом. Поэтому на Сунь Ятсене и его организациях следует остановиться подробнее.

С легкой руки Ленина принято считать взгляды и позиции Сунь Ятсена китайским народничеством, аналогом революционного народничества в России. Нужно разобраться, так ли это.

Ленин писал свою статью о Сунь Ятсене (“Демократия и народничество в Китае”, см. 13, сс. 400 – 406), зная о взглядах последнего лишь по одной его статье. Обнаружив в ней надежду перепрыгнуть через капитализм, он зачислил Сунь Ятсена в народники, не занимаясь детализированным анализом его взглядов (что в июле 1912г. было и для Ленина и невозможно, и не особо нужно). Абсолютная правильность принципиальной позиции Ленина, согласно которой Китай не может миновать капитализма и подлинно социалистическая революция возможна лишь как результат противоречий последнего, эта принципиальная правота отнюдь не означает автоматически, что Ленин правильно понял, интересы какого класса китайского общества выражал Сунь Ятсен.

Отличительная черта народничества – не надежда избежать капитализма, о чем мечтали и разнообразные феодальные реакционеры, но попытка совершить одновременно и антифеодальную, и антикапиталистическую революцию. Народничество – идеология крестьянской революции, уничтожения феодализма посредством восстания низов, плебейской расправы. Незрелость крестьянства, неготовность его к восстанию могла вызывать у революционных народников горькие слова в его адрес и толкала народническую мысль на поиски средств, какими можно побудить народ к восстанию. Но действия революционного меньшинства рассматривались народничеством либо как запал, призванный зажечь народное восстание, либо – в самых якобинских вариантах – как печально – неизбежный заменитель этого восстания, если оно все же не произойдет. Даже самые якобински настроенные народники считали своей задачей быть пробудителями, просветителями и освободителями народа, а не его вечными опекунами.

Итак, нет народников без ориентации на свержение феодализма путем крестьянской революции. Установив это, перейдем к анализу деятельности и взглядов Сунь Ятсена и руководимых им организаций.

Первой из них был образованный в 1894г. Союз Возрождения Китая. “В него вошли представители зарождавшейся национальной буржуазии и буржуазной интеллигенции, городской мелкой буржуазии, помещиков и шэньши из Южного и Восточного Китая, заинтересованных в капиталистическом развитии страны, а также представители эмигрантской буржуазии, которая не могла найти применения своим капиталам на родине в условиях гнета цинской монархии”(30, с.19). По его программной декларации ясно видны патриотические мотивы всех этих слоев, желающих путем догоняющей капиталистической модернизации “спасти Китай” и с ним – свое привилегированное место в нем: “После недавнего позора, покрывшего нашу страну, и разгрома, постигшего армию, враг отторг вассальные владения [!!!] и угрожает рубежам отечества. Некогда величественному Китайскому государству нет достойного места среди соседних держав…Может ли это не вселять тревогу в сердца мужей чести?” (30, с.18).

В 1905г. Союз возрождения Китая вместе с другими антиманчжурскими группами образовал Объединенный революционный союз. “По своему социальному составу новая организация была более широкой, чем Союз возрождения Китая. Она включала в себя, наряду с представителями буржуазно-демократических кругов юга Китая и эмигрантской буржуазии (членами Союза возрождения Китая…) представителей хунаньской буржуазно-помещичьей партии “Союз обновления Китая”…, представителей чжецзянских буржуазно-помещичьих кругов, деятелей культуры и прсвещения…, ряд революционных объединений китайских студентов в Японии и т.д.” (30, сс. 46 – 47).

Сам по себе социальный состав не является решающим аргументом для определения классового характера организации. Среди русских народников тоже было немало выходцев из дворян. Но они были именно выходцами, порвавшими со своим бывшим классом. Причем значительная часть из них либо вышла из разоряющихся мелкопоместных дворян, либо была вообще дворянами (юридическое сословие), но не помещиками (экономический класс).

Выходцы из разоряющихся шэньши составят большинство руководства ранней КПК (Ли Дачжао, Цюй Цюбо, Дэн Чжунся и др.), но актив организаций Сунь Ятсена отнюдь не порвал со своим классом.

Эти определялась и стратегия данных организаций. “Они не ставили своей целью вовлечение в борьбу широких трудящихся масс города, крестьян, солдат и возлагали все надежды на достижение первоначального успеха лишь силами малочисленных вооруженных групп самих повстанцев” (30, с.21). Никто из лидеров этих национал – революционных организаций, кроме, м.б., одного из первых соратников Сунь Ятсена, связанного с крестьянскими тайными обществами Чжэн Шиляна, не ориентировался на крестьянскую революцию, все они рассчитывали на военное восстание, в котором крестьяне, да и солдаты, будут лишь оружием в руках вождей – каковая роль предназначалась солдатам и в планах большинства декабристов.

И действительно, национал-революционные организации в Китае были аналогом не народничества, но декабризма. Разница между народничеством и декабризмом – это классовая противоположность, народничество боролось за интересы пролетаризирующегося крестьянина, декабризм – за интересы обуржуазивающегося помещика. Одну и ту же историческую задачу эти движения пытались решить в пользу противоположных классов. Народничество, не смотря на свои социалистические намерения, объективно боровшееся за буржуазное преобразование России, хотело осуществить его посредством крестьянской революции, декабризм, движение обуржуазившихся помещиков – иначе говоря, аграрной буржуазии – посредством военного переворота, осуществленного представителями аграрной буржуазии и в ее классовых интересах.

Принципиальный элитаризм – черта мировоззрения Сунь Ятсена и всех гоминьдановцев, включая “левых”, черта, противополагающая это мировоззрение народничеству.

Так, Сунь Ятсен считал, что люди по своей природе делятся на 3 категории: способных предвидеть, способных познавать и чувствовать и способных только исполнять (см. 29, с. 518). “…большинство народа относится все же к непознающим, и мы, способные к предвидению, должны им руководить, дабы повести его по правильному пути, и только в этом случае мы сможем избежать смут” (29, с.528). Для левого гоминьдановца Ляо Чжункая “народ выступает как бессознательная масса, объект усилий революционеров, причем деятельность народа должна строго регламентироваться конституционными рамками” (27, с. 33). От лично честного, бескорыстного и незапятнанного Ляо Чжункая не отставал и вождь левого Гоминьдана, демагог и переметная сума Ван Цзинвей. На его взгляд, народом нужно управлять, используя две фундаментальные человеческие черты: нелюбовь к труду и страх смерти (см. там же, сс.69-70). Подобные настроения, слова и идеи были немыслимы у всех направлений революционного народничества, даже у народоволки якобинского толка Марии Ошаниной с ее “Я люблю и ненавижу русского мужика за его терпение и смирение”.

Мы презираем лицемерные фразы буржуазии о демократии и “уважении воли большинства”. Насквозь лжива идея, что политическое равенство может реально существовать при сохранении социального неравенства, что неравные люди могут быть равными гражданами, что бедные и богатые, пролетарии и капиталисты в качестве избирателей могут иметь общую волю. Против этого лицемерия тысячу раз была права старая идея о “воспитательной диктатуре”, о том, что изувеченные, изломанные деспотизмом и/или капитализмом люди смогут обрести свою волю только после революционного переходного периода, при революционной диктатуре, установленной сознательным меньшинством.

Что характеризовало, однако, идею “воспитательной диктатуры” как в ее революционно-демократических, так и в революционно-коммунистических вариантах – это понимание ее временного характера. Сторонники ее видели причины неравенства людей не в человеческой природе, а в человеческом обществе, и преобразование общества рассматривали как путь к уничтожению неравенства людей. Осуществив свои задачи, разрушив старый строй и открыв народу путь к знанию и свободе, “воспитательная диктатура” революционного меньшинства должна была отмереть.

Здесь не место анализировать внутренние противоречия идеи “воспитательной диктатуры” – и продолжением, и отрицанием которой стала идея диктатуры пролетариата – но она и учение Сунь Ятсена о природном делении людей на 3 категории – это теории противоположных классов.

Создание сильного и якобы надклассового государства, призванного спасти Китай от гибели – такова была цель всей жизни и борьбы Сунь Ятсена. Задачу китайской революции он видел не в достижении свободы индивида, т.к., на его взгляд, такой свободы и так было слишком много в Китае [!!!] – это в старом Китае, где индивид был полностью подавлен родом и государством! (о “свободе” в феодальном Китае можно подробно прочитать в превосходной книге Сидихменова. См. 28), – но в достижении свободы государства, в создании “крепкой общности” (см. 29, сс. 478 – 479).

Чрезвычайной умеренностью – с точки зрения крестьянских интересов – отличалась и аграрная программа Сунь Ятсена. На сей счет нет ничего более характерного, чем его собственные слова: “… методы Гоминьдана таковы, что современные землевладельцы по прежнему могут быть спокойны. [!!!] Что же это за методы? Это правительственный поземельный налог согласно цене земли и выкуп земли правительством согласно ее стоимости” (29, с. 584), иными словами, национализация абсолютной ренты, что означало бы превращение землевладельцев-шэньши из феодалов в аграрных капиталистов.

Для революционных народников национализация земли была результатом крестьянской революции, экспроприации земли у помещиков и ее черного передела. При этом, во всяком случае, значительное большинство их считало идеалом, которого следует постепенно достичь, коллективную товарищескую обработку земли. Конечно, несмотря на свой искренний субъективный социализм, народники объективно боролись за победу капитализма, но за победу капитализма в результате крестьянской революции снизу, за капиталистическое развитие, максимально выгодное крестьянской массе, а не слою обуржуазившихся помещиков, между тем как Сунь Ятсен и другие китайские национал-революционеры отстаивали интересы обуржуазивающихся шэньши, неолигархической буржуазии и эмигрантской буржуазии (выходцем из хуацяо был вышеупомянутый китайский якобинец Ляо Чжункай, как и его жена Хэ Сяннин, тоже значительная фигура в левом Гоминьдане, отец которой был крупным гонконгским чаеторговцем) (27, сс. 8 – 9).

Повторим еще раз, что аналогом китайских национал-революционеров в России будут не народники, но декабристы. Первые отстаивали интересы пролетаризующегося крестьянина, вторые – обуржуазивающегося помещика. И те, и другие объективно боролись за буржуазный переворот, но народники – за крестьянскую революцию, а декабристы – за буржуазные преобразования, проведенные пришедшей к власти в результате военного переворота группировкой прогрессивного обуржуазившегося дворянства. Взгляды Сунь Ятсена весьма напоминают взгляды наиболее радикального буржуазного революционера-декабриста, Пестеля – неприязнью к “аристократии богатства”, культом сильного государства и проектом национализации земельной ренты.

Ошибка Ленина объяснима. Россия, отсталая по сравнению с Англией или Германией, была куда более капиталистически развитой, чем Китай, кратковременную и непрочную революционность русской аграрной буржуазии (= обуржуазившегося дворянства) отделяло от июля 1912г. без малого 100 лет, и декабристы для Ленина были героическим мифом, а не живым классовым врагом. Ленин, правильно признав в “Демократии и народничестве в Китае” – и не только там – что на Востоке, в отличие от Запада, есть еще революционная буржуазия, чьим представителем и является Сунь Ятсен, ошибочно отнес последнего из-за этого к крестьянской демократии, а не к буржуазно-помещичьему этатизму. Ленин смотрел сквозь призму условий России, где с 1850-х годов все социалисты были революционерами, а все революционеры-социалистами, иными словами, где за революционную борьбу с феодализмом выступали лишь представители крестьянства и пролетариата. В Китае же дело обстояло не совсем так.

Мы уже видели, что национал-революционные организации в самом Китае опирались не на крестьян, а на слой обуржуазившихся шэньши, в эмиграции же – на хуацяо, а не на чернорабочих – кули. Политическим наставником молодого Чан Кайши был Чэнь Цзимэй, крупный делец, главарь шанхайской мафии, и при всем при том – ревностный и самоотверженный революционер, приверженец Сунь Ятсена, убитый агентами Юань Шикая (2, сс. 9-22).

Революционность китайской буржуазии (речь, ясное дело, не идет о самых ее верхах, вроде организовывавшего государственные капиталистические предприятия крупного сановника Ли Хунчжана) была буржуазной революционностью. Тесно сросшаяся с феодальным землевладением, эта буржуазия всеми фибрами души была враждебна аграрному перевороту. Но дать по рукам иностранцам, чтобы они не присваивали сверх меры прибавочный труд, который должен идти самой китайской буржуазии, прогнать Цинов (до 1911г.) или князьков – милитаристов (после 1911г.), создать мощное государство, идущее по пути капиталистического прогресса – за эти идеалы революционные китайские буржуа, такие, как Чэнь Цзимэй, иногда даже отдавали жизни.

Причина отличия китайской буржуазии от русской заключалась в отсталости Китая. В Китае не было восторжествовавших петровских реформ, означавших полное сращивание буржуазии и государства, купечество и местные землевладельцы сохранили значительные элементы архаической средневековой автономии от архаического средневекового государства. Подобным же образом в России до петровских реформ степень независимости буржуазии от государства была куда выше, и политическая активность русского бюргерства принимала нередко революционный характер, о чем свидетельствует история всего русского “бунташного” 17 века. Последнее проявление революционности старого русского бюргерства – астраханское восстание 1705-1706гг., в Китае же старая оппозиционность южнокитайских купцов и шэньши против манчжурской династии сохранилась до 20 века.

В июле 1912г., когда Ленин писал свою статью о Сунь Ятсене для “Невской звезды”, его ошибка в определении классового характера китайского национал-революционного движения не имела практических последствий. Но через 10 лет, когда большевики, Советская Россия и Коминтерн стали проводить практическую политику в Китае, эта последняя не замедлила приобрести характер путаницы, имевшей катастрофические последствия: “Гоминьдан был не просто буржуазной, а буржуазно – помещичьей партией, а Исполком Коминтерна по-старому продолжал думать [речь идет о VII пленуме ИККИ в феврале 1926г. – М.И.], как бы предотвратить его превращение в буржуазную партию” (4, с.231).

Но было бы заблуждением считать политику советского руководства в Китае следствием неверного теоретического анализа. Такой неверный анализ мог психологически облегчать проведение данной политики (идти на союз с крестьянской партией – одно, с помещичьей – совсем другое!) и давать этой политике идеологическое обоснование, но ее причины заключались не в ошибочной теории, а в практической потребности советского руководства нанести удар по врагу – западному империализму всеми будто бы имеющимися в распоряжении средствами, особо не разбираясь в природе этих средств. До того как взять прочную ориентацию на Сунь Ятсена и Гоминьдан, руководство Советской России возлагало некоторые надежды на милитаристов Чжан Цзолиня и У Пейфу (см. 7), на У Пейфу же сильно полагалось руководство КПК – пока он 7 февраля 1923г. не расстрелял бастующих железнодорожников и не отрубил головы их вождям! (см. 34, сс. 259, 266).

Не следует забывать, что совместную с Сунь Ятсеном декларацию, где говорилось о неприменимости социализма и коммунизма в Китае, с советской стороны в январе 1923г. подписал Иоффе, ближайший друг Троцкого, застрелившийся в ноябре 1927г., протестуя против сталинской политики. Первым предложил, отстоял и провел идею о вхождении КПК в Гоминьдан представитель Коминтерна в Китае Сневлиет, во время Второй Империалистической Войны руководитель революционно – интернационалистстской организации Фронт Маркса – Ленина – Люксембург, боровшейся против всех воюющих империализмов. То, что путь, приведшей Компартию Китая к жуткому разгрому 1927г., первыми указали эти герои революционного коммунизма, доказывает, что глубинные причины этого разгрома следует видеть не в предательстве сталинской бюрократии.

Слабость и неразвитость китайского пролетариата, а тем самым – и его самостоятельного классового движения, побуждали стремительно перерождавшееся советское руководство искать в Китае более сильных и, как казалось, более полезных союзников против своего врага – западного империализма. Этот союзник, казалось, был найден в революционной китайской буржуазии, недовольной западным империализмом – своим победоносным конкурентом в присваивании прибавочного труда, выжатого из трудящихся Китая.

Однако когда Северный поход, предпринятый в результате альянса московской бюрократии и китайской буржуазии, волей – неволей всколыхнул крестьянское море, и перед китайским буржуа, тесно связанным с феодальным землевладением, встал страшный призрак крестьянской революции, этот буржуа всем нутром почувствовал, что западный империалист – всего лишь конкурент, а бунтующий крестьянин и восстающий рабочий – смертные враги. Ведь западный конкурент отнимает всего лишь часть (хотя бы эта часть и была львиной долей) выжатого из крестьян и рабочих прибавочного труда, а сами крестьянин и рабочий хотят покончить с эксплуататорскими посягательствами на их труд вообще. Поэтому вчера революционные (в буржуазном смысле, разумеется) китайские буржуа в 1927г. дали задний ход и учинили массовую резню рабочих и крестьян. Советское же руководство, ставшее к этому моменту руководством класса государственной буржуазии, и для кого западный империализм уже превратился из классового врага в обыкновенного конкурента, не могло этому ничего противопоставить, даже если бы и хотело…

Так как мы пишем здесь не изложение китайской истории 20 века, но анализ этой истории, мы забежали здесь слишком вперед и должны вернуться назад.

После множества неудачных заговоров и восстаний, организованных возглавляемыми Сунь Ятсеном национал-революционными организациями, революция 1911г. свергла, наконец, Цинскую династию. Но южнокитайские шэньши и торговцы, составлявшие социальную базу этих национал-революционных организаций, в силу своей классовой природы не могли осуществить радикальную аграрную революцию, которая покончила бы с феодализмом. В результате, как могло казаться, все пошло по старой китайской схеме: власть в Пекине захватил сановник Юань Шикай, стремившийся основать новую династию, но провинциальные губернаторы и командиры местных гарнизонов, которым принадлежала реальная власть, воспротивились, Юань Шикай вскоре умер с горя, а Китай распался на фактически самостоятельные провинции, управляемые местными князьками (в советской литературе их называют “милитаристами” или собственно китайским термином “дуцзюни”). Все, казалось, шло как и много столетий назад: после свержения старой династии начиналась борьба за то, кто будет ее преемником, борьба, в которой наиболее сильный из претендентов уничтожал соперников и заново объединял Китай.

Но на дворе был уже 20 век, мировой рынок, мировой капитализм властно диктовал свои условия, и грядущий объединитель Китая мог объединить его только на капиталистической, а не феодальной основе.

Пока дуцзюни то дрались, то мирились, а у несчастных крестьян от этого трещали чубы, экономическое развитие продолжалось. Первая мировая война явилась благодеянием для китайской буржуазии. Ее могущественные конкуренты, занятые междоусобной войной, временно удалились с китайского рынка, и на образовавшееся свободное место бурно ринулся китайский капитал. Стала стремительно развиваться промышленность, в частности, текстильные предприятия в Шанхае. Но тем большим ударом для китайской буржуазии стали окончание войны и возвращение европейского капитала на китайский рынок.

И бурный экономический рост, и последовавший за ним экономический кризис сопровождались надстроечными преобразованиями. Полная зависимость личности от рода и государства, почитание стариков и старых предрассудков, включая самого старого старика и самый древний предрассудок – Конфуция с его учением, боязливая вера в кучу богов и духов, не оглядываясь на которые, нельзя было ступить и шагу, перебинтовывание ног девочкам, калечившее их на всю жизнь – и делавшее их негодными работницами, даже сам мумифицированный литературный язык и иероглифическая письменность – все это мешало свободному капиталистическому развитию. Возникает движение за новую культуру. Его лидеры – ученые и публицисты Чэнь Дусю и Ли Дачжао говорят: На свалку феодальный хлам! К черту – Конфуция! К дьяволу – дряхлые предрассудки! Да здравствует разум! Да здравствует наука и демократия!

Это было буржуазно-просветительское движение, напоминавшее французское Просвещение, а того больше – деятельность Герцена и Белинского. Как и последние, Чэнь Дусю и Ли Дачжао, объективно борясь с феодализмом, субъективно не могли и не хотели быть приверженцами капитализма, разграбившего Китай до нитки и как раз в это время – время Первой империалистической войны – бившегося в Европе в пляске смерти. Но неравномерность капиталистического развития в Китае проявила себя еще более жестоким образом, чем в России, и через несколько лет Чэнь Дусю и Ли Дачжао станут вождями Компартии Китая. Ситуации была похожей на ту, как если бы создателем первой марксистской группы в России был бы не Плеханов, а Белинский, и не было бы ни Чернышевского, ни хождения в народ, ни “Народной воли”!

На деле история не знает перепрыгивания через необходимые этапы, и все подобные перепрыгивания при ближайшем рассмотрении оказываются лишь мнимыми. Революционную теорию и революционное руководство невозможно “импортировать” извне, их нужно выстрадать изнутри. Извне можно заимствовать слова и фразы, но содержание, вкладываемое в них, будет определяться внутренней природой заимствовавшего.

Большевизм был и отрицанием, и продолжением революционного народничества. Большевистская партия не была в 1903г. создана из ничего, и создавал ее не только Ленин с тысячами известных и безвестных большевиков. Ее создали также Чернышевский и Ткачев, Желябов и Халтурин, все теоретики, герои и рядовые борцы революционного народничества.

Партия существует не для пропаганды правильной программы (это – лишь необходимое средство), но для борьбы за власть. Это требует, чтобы революционная программа была донесена до масс, чтобы произошли отбор и закалка тысяч революционных борцов, чтобы существовала живая традиция борьбы и мученичества. Все это не дается сразу, но требует десятилетий тяжелой работы и огромных жертв. Перед революционной волной 1917-1923гг. эта непрерывная революционная традиция, охватывающая десятилетия, имелась только в России, и именно поэтому большевики смогли сделать то, что не смогли спартаковцы в Германии – привести пролетариат к захвату власти.

Бесповоротный разрыв революционной демократии с либерализмом, труда с капиталом был осуществлен в России еще Чернышевским. Возникшая между ними пропасть существовала все позднейшее время, несмотря редкие попытки перебросить через нее мостик тактических союзов. Революционное народничество, отстаивавшее интересы пролетаризирующегося крестьянина, с самого начала училось – и научилось – стоять на собственных ногах, полагаться на собственные силы, а не на либерального буржуа или помещика. Этот бесповоротный разрыв с либерализмом был унаследован Лениным и большевиками, получившими от революционного народничества и много чего еще – технику конспиративной работы, первые контакты в пролетариате, а главное, традицию борьбы, самопожертвования и мученичества.

У китайских революционных народников (кем в лучшем случае были активисты ранней КПК) ничего этого не было. Они находились еще в самой ранней стадии своего движения, как русские народники – в начале 1860-х гг. Им нечего было противопоставить давлению РКП(б) и Коминтерна, требовавших от них идти в услужение буржуазно-помещичьему Гоминьдану.

Движущим мотивом основателей КПК был национализм, тревога за судьбу Китая, терпящего поражение в конкуренции с Западом, желание спасти его и вернуть ему величие. Ли Дачжао писал в1916г.: “Вся задача нашей молодежи состоит в том, чтобы Китай смог достичь в пространстве центрального положения в Поднебесной и оказался бы в центре времени” ( 11, с. 62). Пролетариат, на их взгляд, должен был осуществить эту задачу – задачу другого и враждебного класса, а не свою собственную, задачу не уничтожения капитализма, а его построения. Как писал Ли Дачжао: “Китай угнетает капиталистический империализм. Кто способен во всей стране оказать ему сопротивление – буржуазия, мелкая буржуазия, интеллигенция? Только пролетариат. В национальной революции только пролетариат является авангардом” (там же, с.119). Итак, пролетариат должен был быть не борцом за свою собственную интернациональную революцию, но авангардом национальной буржуазной революции.

Соответствующими были и представления Ли Дачжао о социализме и ближайших задачах: “…поскольку в Китае международному угнетению (со стороны империализма и капитализма) одинаково подвергаются все классы, постольку, утверждая социализм, нам следует, сплотившись воедино со средней буржуазией, превратить Китай в независимое государство, не подвергающееся международному угнетению со стороны иностранных держав” (14, с. 312).

“…если Китай не пойдет по пути социализма, то силы бюрократии, которые довольно мощны, также свяжут руки деловым людям. Китайские предприниматели все без исключения подвергаются вмешательству и гнету со стороны бюрократии. После установления социализма тех, кто связывает руки деловым людям, следует безусловно устранить” (там же, с.322).

“Социализм”, утвержденный в союзе со средней буржуазией, “социализм”, который развяжет руки деловым людям – такой “социализм” был построен Мао и Дэном и именуется капитализмом!

Следует отметить, что все эти милые вещи Ли Дачжао писал в 1920 – начале 1921гг., когда до систематического воздействия и контроля со стороны Коминтерна было очень далеко и подлинные взгляды основателей КПК в наименьшей степени были затемнены идеологическим туманом.

Предъявлять Ли Дачжао претензии за то, что он был тем, кем был, и не был тем, кем не был, – столь же смешная и вздорная затея, как предъявлять подобные претензии Руссо или Робеспьеру. Коммунизм – следствие не субъективной доброй воли, а объективных противоречий капитализма. Там, где подобные противоречия находятся еще в зародышевой стадии, где капитализм не стал еще господствующей системой, где на повестке дня история ставит победу капитализма, а не его уничтожение, там нет и не может быть подлинно коммунистического движения. То, что выдает себя за таковое, в большинстве случаев лишь облекает в коммунистическую фразеологию свои ограниченно – буржуазные цели, в меньшинстве же случаев, когда на деле представляет возникающий пролетариат, время победы которого еще не пришло, имеет перед собой как непосредственную перспективу лишь указать своим мученичеством путь для грядущих поколений пролетариата.

Ли Дачжао, казненный в апреле 1927г. северокитайским царьком Чжан Цзолинем, был смелым и самоотверженным буржуазным демократом. Таковыми же были Чэнь Дусю, Цюй Цюбо и их товарищи.

В статье “От демократии к социализму” Цюй Цюбо, весьма хорошо и правильно воспроизводя взгляды Ленина, писал:

“Роль и задачи пролетариата в буржуазной революции должны определяться, исходя из объективных возможностей и потребностей общественного развития. Капитализм представляет собой определенный общественный строй, который – нравится нам это или нет – складывается в результате естестенного развития т.н. “национальной экономики”. Более того, [Слушайте, приверженцы “некапиталистического пути развития” и перепрыгивания через этапы!] только в процессе развития капитализма может родиться социализм, только капитализм в состоянии создать техническую основу для социалистического обобществления средств производства, только капитализм в состоянии породить многочисленный, сильный своей сознательностью, революционный пролетариат. …только в недрах буржуазного общества (демократизма) могут прорастать зерна социализма – и лишь тогда явственно обнаружатся противоречия между пролетариатом и буржуазией…

Демократическая революция выражает потребности развития капитализма. И хотя на первый взгляд она выглядит восстанием, направленным против верхушки общества, капиталистов или против империализма, тем не менее эта революция не только не уничтожает основ капитализма, а напротив, расширяет и углубляет их…

…развитие капитализма на почве товарного производства неизбежно [Слышите, пропагандисты совместимости рынка и социализма!] и никакими средствами невозможно остановить нарождение буржуазии. Совершенно невозможно пытаться перескочить через капитализм и немедленно осуществить социализм. Марксизм учит, что общество, основанное на товарном производстве, осуществляющее обмен с цивилизованными капиталистическими странами, на известной ступени развития становится и само на путь капитализма [Слушайте, сторонники пекинского официоза, будто Китай, или любое другое общество, основанное на товарном производстве и осуществляющее обмен с “цивилизованными капиталистическими странами”, может не быть капиталистическим! ]. ..Марксисты вовсе не предполагают перескочить с помощью каких – то неведомых средств через капитализм и перейти непосредственно к социализму. Для этого существует только один путь – путь классовой борьбы на почве и в пределах этого самого капитализма” (33, сс.200, 206).

Из всего этого Цюй Цюбо делает вывод: “в настоящее время подлинно коммунистическое движение в Китае – не более чем якобинство, движение самого последовательного, самого крайнего демократизма”. (33, с.226).

Это утверждение, правильно указывающее, что “коммунистическое движение в Китае” не содержало в себе ни грана коммунизма, все же является слишком лестным для данного движения. Как показала революция 1925-1927гг., китайские “коммунисты”, будучи такими же радикальными буржуазными демократами, как и французские якобинцы, далеко уступали последним в решительности, непримиримости и беспощадности, не решились, не захотели и не смогли возглавить крестьянскую революцию, и были поэтому разбиты силами контрреволюции. В этом, и только в этом, их и можно упрекать (если вообще не считать упреки и похвалы деятелям прошлого пустой тратой времени) – не в том, что они не были революционными коммунистами, а в том, что они провалились как революционные демократы, не в том, что они не смогли осуществить социалистическую революцию, а в том, что они не смогли привести к победе даже революцию буржуазную – словом, в том, что они не были не только коммунистами, но даже якобинцами.

Только в свете этого можно понять идейную эволюцию основателя КПК Чэнь Дусю, которая иначе будет выглядеть чередой скачков и отречений. Радикальный буржуазный демократ, затем возглавивший Коммунистическую партию и руководивший ею в 1921-1927гг., в 1929г. ставший троцкистом, и мужественно, как и подобает революционному демократу, державшийся на суде в 1932г., в конце жизни он вернулся к буржуазной демократии и писал в 1940г. :

“Если Германия и Россия выйдут победителями из войны, человечество вступит в мрачную эпоху по крайней мере на полстолетия. Только если капиталистическая демократия сохранится благодаря победе Англии, Франции и США, возможен путь к пролетарской демократии. .. Разница между так называемой пролетарской демократией и капиталистической демократией только в масштабе. Не существует пролетарской демократии с другим содержанием. После Октябрьской революции были сделаны усилия разрушить сущность капиталистической демократии. Ее заменили более абстрактным термином: пролетарская демократия. Результатом был сталинский режим в России, которому в свою очередь подражают Италия и Германия.” (цит. по 41, p. 212).

Будь Чэнь Дусю на самом деле коммунистом и пролетарским революционером, после этих слов его можно было бы смело считать ренегатом, псом, вернувшимся на блевотину буржуазной демократии, как это сделали Макс Шахтман или лидеры ПОУМ Маурин и Горкин. Но Чэнь Дусю не был пролетарским революционером. В пролетариате он увидел всего – навсего исполнителя “национальной”, т.е. буржуазной революции, а в марксизме и коммунизме – идеологическое обоснование этой революции. Когда он увидел, что политика СССР и Коминтерна в Китае привела не к победе буржуазно – демократической революции, а к ее разгрому, он обратился к троцкизму. Когда же к концу 1930-х годов окончательно выяснилось, что “коммунистический” режим в России выродился в новую тиранию, а троцкизм оказался слишком слаб, чтобы помешать этому, Чэнь Дусю отказался от марксизма и троцкизма, как от идеологических средств, которые не смогли привести к его цели. А эта цель – буржуазная демократия и капиталистическая трансформация Китая – оставалась неизменной на всем протяжении его деятельности.

И в свой троцкистский период Чэнь Дусю склонялся к мнению о буржуазно – демократическом характере предстоящей Китаю революции, лучше понимая китайскую действительность, чем молодые китайские троцкисты. Субъективная приверженность последних ошибочной теории “перманентной революции” не мешала, впрочем, тому, что объективно они боролись за буржуазную революцию (как объективно за нее боролись все течения в русском революционном движении 19 – начала 20вв., включая тех, кто, как народники, анархисты, максималисты и Троцкий, субъективно выступал за немедленную социалистическую революцию). Такое понимание сближало Чэнь Дусю с заклятыми врагами – сталинистами. Встречавшийся с ним в начале 1939г. троцкист Ли Фурен отмечал: “Отвращение Чэнь Дусю к сталинистам – больше сентиментальное, из-за их лжи и насилия. Их же политику национально-демократической революции для Китая он принимает” (37, p. 117).

“Ошибочная теория перманентной революции!”, – уже слышим мы от троцкистов. “Да уж не сталинист ли такое пишет?!”. Поскольку марксистская критика теории перманентной революции, данная Итальянской Коммунистической Левой, неизвестна подавляющему большинству российских левых активистов – в отличие от сталинистской критики этой теории, необходимо рассмотреть здесь общий вопрос о тактики пролетариата в буржуазной революции.

100 лет назад все марксисты России прекрасно понимали, что назревающая здесь грандиозная социальная революция сама по себе, соответственно уровню развития производительных сил, может быть только буржуазной революцией. При этом меньшевики выступали за союз пролетариата с либеральной буржуазией (т.е. за ту же тактику, которую применит КПК в 1925-1927гг.) – и поэтому в конце концов оказались на другой стороне баррикады, рядом с кадетами и белыми генералами. Напротив, и большевики, и Троцкий отстаивали классовую самостоятельность пролетариата и захват им политической власти – а потому и оказались в 1917г. на той стороне баррикады, где были рабочие, крестьяне, солдаты и матросы.

Что отличало позиции большевиков и Троцкого – это понимание характера диктатуры пролетариата в демократической революции. Большевики, вождем которых был Ленин, оценивали эту грядущую диктатуру как “революционно демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства”, которая не выйдет за пределы капитализма – и не потому, что пролетариат этого не захочет, а потому, что он этого не сможет. Ведь уничтожение капитализма означало для Ленина уничтожение товарного производства (и он не уставал подчеркивать это в полемике против выродившихся эпигонов народничества), а такое уничтожение возможно лишь на основе производительных сил, далеко превосходящих существовавшие в то время в России (и даже, как понимаем мы теперь, во всем мире).

Троцкий, однако, считал такое “самоограничение” пролетарской диктатуры несостоятельным. (Как будто речь шла о субъективном самоограничении, а не об объективных пределах, через которые невозможно перепрыгнуть!). В работе “Итоги и перспективы” (1906г.) он писал:

“не может быть и речи о какой-то особенной форме пролетарской диктатуры в буржуазной революции, именно о демократической диктатуре пролетариата (или пролетариата и крестьянства). Рабочий класс не может обеспечить демократический характер своей диктатуры, не переступая за границы своей демократической программы…

Разделение нашей программы на минимальную и максимальную имеет громадное и глубоко принципиальное значение при том условии, что власть находится в руках буржуазии. Именно этот факт – принадлежность власти буржуазии – изгоняет из нашей минимальной программы все требования, которые не примиримы с частной собственностью на средства производства. Эти последние требования составляют содержание социалистической революции и их предпосылкой является диктатура пролетариата” (32, сс. 152-153). И далее он перечисляет эти требования, “которые не примиримы с частной собственностью на средства производства”. Ими являются 8 - часовой рабочий день, государственная помощь безработным и национализация промышленности! (там же).

Этим и доказывается, что максималистские представления Троцкого о революции имели своей подосновой весьма минималистские представления о социализме, и что, субъективно вкладывая социалистическое содержание в буржуазную революцию, он в то же время вкладывал весьма буржуазное содержание в социализм.

Социализм означает уничтожение капитализма, уничтожение системы, основанной на разделении труда и товарном производстве – не более и не менее. Это – не субъективное моральное пожелание, а единственное реальное содержание социализма как строя, объективно отрицающего капитализм и сменяющего его. Все, кто подменяет содержание социализма – уничтожение разделение труда и товарного производства – всевозможными социальными гарантиями, льготами и подачками, национализациями и демократизациями, все они под видом социализма отстаивают всего – навсего другую разновидность капитализма и содействуют сохранению последнего.

Как показал опыт 20 века, 8-часовой рабочий день, пособия по безработице и даже национализация промышленности, “не примиримые с частной собственностью на средства производства”, многократном вводились классом буржуазии, сохранявшим при подобной операции всю власть (нередко потом, опять-таки когда это требовалось интересами буржуазии, подобные меры с легкостью отменялись). Капиталистический строй оставался при этом целым и невредимым, пережив все национализации и социальные гарантии. Его уничтожит только грядущая тоталитарная пролетарская революция, которая сломает разделение труда и товарное производство.

Китайский пролетариат, к состоянию которого мы скоро перейдем, еще более слабый, чем российский пролетариат начала 20 века, тем более не мог установить свою социалистическую диктатуру. За что нужно было бороться с максимальной энергией – так это за “революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства”, за союз китайского пролетариата не с буржуазией и помещиками, чьей партией и был Гоминьдан, но за союз с крестьянством – и с мировым пролетариатом. Союз пролетариата с крестьянством развязал бы всю революционную энергию последнего, пробудил бы демона крестьянской войны, беспощадного террора против шэньши и капиталистов. Союз же с мировым пролетариатом, союз, которому победоносный китайский пролетариат предоставил бы все ресурсы огромной страны, ускорил бы мировую пролетарскую революцию, победа которой во много раз облегчила бы прохождение Китаем капиталистического чистилища и переход его к социализму.

Этого не случилось. И глубинные причины тому заключались не в “предательстве” ВКП(б) и Коминтерна (которые к тому моменту если уже и не перешли черту, отделяющую товарища, предательством которого можно возмущаться, от врага, на помощь которого нечего надеяться, то весьма близко подошли к этой черте), но в незрелости и слабости как китайских “коммунистов” (на самом деле – мелкобуржуазных демократов), так и китайского пролетариата.

После Октябрьской революции Троцкий предпринял попытку распространить теорию перманентной революции на все отсталые страны. В расширенном толковании эта теория гласила, что в отсталых странах туземная буржуазия из-за своей слабости и зависимости от западного империализма не способна возглавить буржуазную революцию и довести ее до победы, поэтому это сделает туземный пролетариат, после чего революция, перекинувшись на развитые капиталистические страны, перерастет в мировую. Комически-карикатурные формы эта теория приняла у последующих троцкистов, которые предпочитали не из изучения реальных революций во второй половине 20в. заключать о их характере, но из априорных схем о неспособности буржуазии и способности пролетариата причислять данные революции к пролетарским и социалистическим, даже если пролетариат в данных странах почти отсутствовал. Мнимый радикализм являлся личиной реального оппортунизма, утверждение, что невозможна никакая революция, кроме социалистической, служило предлогом для оценки в качестве социалистических революций буржуазных, для зачисления буржуазных диктаторов в разряд “пролетарских бонапартов” (теория “пролетарского бонапартизма” английского троцкиста Т. Гранта).

Маркс и Энгельс не раз повторяли, что развитие пролетариата обусловливается развитием капитализма и, следовательно, развитием буржуазии. Отсталость страны, неразвитость в ней современной капиталистической промышленности неизбежно означают отсталость и неразвитость пролетариата данной страны, невычлененность его из всей эксплуатируемой массы, его неспособность отстаивать свои классовые интересы и – тем более – быть гегемоном революции. Если неправильно представлять как надисторически-универсальную истину утверждение, что сильная буржуазия создает как противоположную силу сильный пролетариат, то тем более неверно выдавать за универсальную истину обратное утверждение, что слабость в данной стране буржуазии автоматически означает силу в ней пролетариата.

Китай в начале 20века был весьма отсталой страной: “Докапиталистические экономические отношения все еще преобладали не только в деревне, но и в городе – в мастерских мелких ремесленников и в лавчонках розничных торговцев… мелкое докапиталистическое производство, игравшее важную роль в промышленности и почти полностью охватывавшее сельское хозяйство, сосуществовало с крупным современным капиталистическим производством китайских и иностранных предпринимателей. Почти повсюду продолжали царить экономические отношения, характеризовавшиеся узостью связей, потреблением всей продукции в том же округе или по крайней мере в той же провинции, в которой они были произведены. В 1919г. еще не сложился национальный рынок…» (34, сс. 42-43).

Промышленные рабочие в 1919г., по подсчетам Шэно, составляли 1,5 млн человек (там же, сс. 80-81) – меньше 0,5% населения (там же, с.86). Они были сконцентрированы в 6 изолированных друг от друга районах, за пределами которых можно насчитать не более 50-75 тыс. промышленных пролетариев. Этими 6 районами были: 1). Манчжурия; 2). Провинция Чжили; 3). Провинция Шаньдун; 4). Шанхай с окрестностями; 5). Провинции Хунань и Хубэй; 6). Провинция Гуанчжоу (Кантон). Три первые района находились в Северном Китае, и их пролетарии почти не затронуты подъемом пролетарской борьбы 1919-1927гг., – кроме железнодорожников Чжили, до того как их забастовка была расстреляна северокитайским милитаристом У Пейфу 7 февраля 1923г. (см. 34, сс. 80 – 87, 205 – 210).

В Шанхае преобладала легкая, текстильная промышленность, где 90% рабочих были женщинами, а в шелковой промышленности – все 99%, причем половина из них – маленькие девочки (17, с.64). В Кантоне резко доминировали мануфактура и мелкие мастерские, существовали сильно развитые цеховые традиции. Из промышленных районов Южного Китая только в Хунань – Хубэйском районе имелась сколько-нибудь развитая тяжелая промышленность. (34, сс. 205 – 210).

Китайский пролетариат был молодым классом – и по возрасту большинства рабочих, и по времени своего существования. Подавляющее большинство рабочих были выходцами из деревни, сохраняли с ней тесные связи и возвращались в нее при первой возможности. Отсутствовали собственные классовые традиции, почти отсутствовало классовое (в противоположность национальному или даже провинциальному) сознание. Чрезвычайно низкий жизненный уровень, изматывающий многочасовой труд, никудышная охрана труда, полусредневековая зависимость от хозяев, мастеров и посредников по найму – все это толкало на протест и борьбу, но само по себе не гарантировало выдержанность и классовую направленность борьбы. Китайский пролетариат сам по себе был субъектом луддитских бунтов (“да шан” – сломать фабрику – было специальным названием для стихийных рабочих выступлений (34, с.184)) и благодатной почвой для революционной агитации извне, но не субъектом сознательно-революционной классовой борьбы. Стремление “сломать фабрику” могло стать почвой, где революционно-коммунистическое вмешательство извне вырастило бы прекрасное революционное сознание, но вместо революционно-коммунистического вмешательства на деле имело место буржуазно-националистическое вмешательство – со стороны разных сил, от гоминьдановцев до коммунистов и даже …анархистов.

Двое последних, Хуан Ай и Пэн Жэнь-цюань, создали в конце 1920г. Общество трудящихся Хунани, программа которого включала воссоединение страны и …восстановление национальной чести! Более того, это возглавляемое анархистами общество отличалось не только буржуазным национализмом, но и добуржуазным провинциализмом, активно участвуя в компании против найма на хлопатобумажную фабрику рабочих из соседней провинции Хубэй и требуя высылки этих рабочих назад! (34, сс. 230 – 231).

Если мы вспомнили эту давно забытую историю, то не для того, чтобы бросить камнем в анархистов из фракционных “ленинистских” интересов, но чтобы показать, сколь мало идеологические пристрастия и самоназвания значат по сравнению с реальной стадией общественного развития, и что даже “либертарный коммунизм” не мог ничего поделать с созданным объективными условиями низким уровнем классового сознания пролетариата, низким уровнем, всего лишь выразителями, а не создателями которого были – Хуан Ай и Пэн Жэн – цюань, в начале 1922г. казненные хунаньским дуцзюнем (34, с.245) и ставшие мучениками буржуазной революции.

Развитие капитализма в Китае осуществлялось под воздействием внешнего толчка и в немалой степени на иностранные капиталы. В 1919г., по подсчетам Шэно, на предприятиях, принадлежащих иностранному капиталу, работало 655 тыс. китайских промышленных рабочих из обшего числа 1489тыс. (34, с.81). Тот факт, что капиталистом, эксплуатировавшим больше 40% китайских рабочих, выступал иностранный капиталист, делал этих рабочих весьма податливыми на пропаганду своих китайских капиталистов.

По словам Делюсина, “… не все рабочие понимали сущность антиимпериалистической борьбы. Для многих из них она означала борьбу только против иностранных эксплуататоров. Антиимпериалистическая пропаганда подменялась антииностранной, в результате чего она окрашивалась в национальный и даже в националистический цвет, а социальный смысл ее затушевывался, терялся”. (4, с. 79). О том же говорит Акатова: “Эксплуатация рабочих иностранными предпринимателями воспринималась в первую очередь как национальное порабощение. Национальное самосознание значительно опережало сознание классовое… Политическая борьба рабочих с общенациональными требованиями значительно опережала их экономическую борьбу за свои требования” (25, сс. 142 – 143).

Слабость классового сознания, низкий уровень борьбы рабочих за свои собственные требования и с своей собственной – коммунистической – программой ничуть не исчезают от размаха, решительности и героизма их борьбы за “национальные” интересы – т.е. за интересы китайской буржуазии. Как пишет Акатова, “Слабость и недостаточная решительность китайского пролетариата в отстаивании (и даже постановке) своих классовых требований сочетались с поразительными по силе примерами гражданского, национального мужества в освободительной борьбе [!!!]” (25, с. 125), т.е. в борьбе за освобождение китайского капитала от неравной конкуренции с иностранным капиталом!

Общая черта всех буржуазных революций состоит в том, что сражаются и кладут головы в них пролетарии и полупролетарии, плоды же героической борьбы достаются буржуазии. По уровню классовой самостоятельности от буржуазии, по степени отстаивания своих собственных требований китайский пролетариат в революции 1925-1927гг. уступал не только пролетариату в Октябрьской революции (тут и сравнения быть не может!), но даже французским пролетариям и полупролетариям времен Великой французской революции.